16. Закон сердца (Матфей 5:21-24)

Вы слышали, что сказано древним:
“Не убивай;
кто же убьет, подлежит суду”.

А Я говорю вам,
что всякий, гневающийся на брата своего напрасно,
подлежит суду;
кто же скажет брату своему: “рака”,
подлежит синедриону;
а кто скажет: “безумный”,
подлежит геенне огненной.
Итак, если ты принесешь дар свой к жертвеннику
и там вспомнишь, что брат твой имеет
что-нибудь против тебя,
оставь там дар твой перед жертвенником,
и пойди,
прежде примирись с братом твоим,
и тогда приди и принеси дар твой.

Иисус не толкует закон в общих или абстрактных терминах, он приводит выдержки из его текста в общепринятом понимании и противопоставляет им истинную праведность, иллюстрируя это историями из обычной жизни. Будучи остроумными, они все-таки являются только наглядными примерами, ни при каких обстоятельствах не определяющими пределов того, что требуется от ученика. Они не всегда изложены в строгой литературной форме и даны с полным отсутствием характеристик, что является отличительной чертой восточной речи. Их предназначение – действовать на воображение, чтобы создать определенный характер мышления и тип личности.
Формула “Вы слышали...” – традиционна для книжников и означает: “Вы понимаете, что это значит...” Избегая, из благоговения, упоминать Бога как автора слов, люди говорили: “Сказано...”, “сказано древним...”, – это ссылка на современников вручения закона на горе Синай. Использованием фразы полностью (“Вы слышали, что сказано древним...”) Иисус противопоставлял сказанное им самим традиции книжников в большей степени, чем написанному в Законе. Процеженный сквозь уста книжников закон стал обременительным и далеким от истины; когда же Иисус произносит: “А Я говорю вам...” – слово оказывается “весьма близко” к людям, в их “устах... и сердце”, чтобы ученики могли исполнить его [1].
Каждое высказывание Иисуса возвращает нас к источнику всех поступков, человеческому сердцу, и взгляд Учителя состоит в том, что стремление сделать дурное равносильно самому действию. Поступок, который человек совершил бы, если бы посмел, – это, фактически, совершенный акт, потому что он сделал бы это, если бы представился случай, а потому за него придется расплачиваться на Божием Суде так, как если бы человек совершил это. В отличие от нас, фарисею Иосифу это не казалось элементарным; приведем следующее его высказывание: “Намерение сделать что-то, а не реальное совершение поступка, не должно быть наказано”. Контекст, из которого взята данная фраза, предполагает, что здесь может иметься в виду людской суд, и это замечание проливает свет на фарисейское сознание. Иисус же ведет нас дальше. Убийство начинается не с его замысла, а с жестокой мысли; этот зародыш может через презрение перерасти в злость, а затем – в ненависть, и, в конце концов, желание избавиться от врага разгорится в сознании, как пожар.
Закон гласил: “Не убивай” [2]; суммируя, Иисус добавляет: “кто же убьет, подлежит суду”, – ведь сказано в законе: “Кто ударит человека, так что он умрет, да будет предан смерти” [3]. Трем видам преступлений соответствуют три формы суда: беспричинный гнев оплачивается привлечением виновного к местному суду; слова презрения: “Пустой человек, или, по-еврейски, рака”, – наказываются судом Синедриона; оскорбление же нравственной стороны человеческой личности влечет за собой наказание оскорбителя в самой позорной форме: смертной казни и выбросом его тела для сожжения, что является символом Божественного неприятия. В Матфее 5:22 стоит слово “безумный” вместо еврейского “морех”, что значит “буйный, непокорный” и используется в таком смысле во Второзаконии 21:18, 20: имеется в виду глупость прямого сопротивления Закону Божьему. Многие комментаторы соглашаются с этим, и, в таком случае, греческое слово “мере” – это переданное греческими буквами еврейское “рака”. Однако это может быть переводом еврейского слова “навал” (“глупый, низкий”), такое имя было удачно дано жестокому мужу Авигеи [4]. Слово это, в любом случае, содержит намек на порочность.
Ни один трибунал не может осудить невысказанный гнев, и ни один судья не мог бы приговорить к смертной казни за слово. Такой язык свойственен притчам. Но как впечатляюща картина совещания городских старейшин, определяющих, был ли в дурном взгляде зародыш убийства или нет, или Синедриона, взвешивающего, нанесло ли человеку оскорбление удар, подобно мечу! Как мрачно описание полного неприятия того, кто использует бесчестящий других язык! Здесь, где Иисус впервые применяет свой закон к жизни, мы сталкиваемся с его привычкой говорить образно; одна фраза в его устах может обладать живостью и сжатостью карикатуры. Его метод – краткость в рассуждениях, и этому учит вся оставшаяся часть Нагорной Проповеди. Даже если Иисус заменяет слова, он употребляет не какие-то свои формулировки, а те же, что и фарисеи в своей слепоте [5]. Такой пример можно найти и в Проповеди, когда речь идет о человеке, строящем дом на песке [6]. Злой умысел подпадает под осуждение, и Иисус полагает, что зло такого рода выдает отсутствие любви и, в зародыше, наличие ненависти. Существует и праведный гнев, не исключающий любовь, но его легко определить: как бы он не был суров, он всегда ставит перед собой цель исправить грешника, а не оттолкнуть его своей собственной праведностью. Для Иисуса, однако, не существует нейтральной позиции: отсутствие любви – это ненависть, а ненависть – зародыш убийства. Он идет дальше закона: “Ты не должен ненавидеть брата твоего в сердце твоем”, – и обнажает источник, из которого может бить горький ключ. Толковать подобные высказывания с прозаической буквальностью значит снижать их масштаб и, таким образом, искажать их цель. Иисус дает нам ряд словесных картин, на которых рисует то невидимое в сердце человека, что выдает себя горькими и опрометчивыми словами. “Смерть и жизнь – во власти языка, и любящие его вкусят от плодов его” [7]. Возможно, расширенный Иисусом смысл слова “убить”, по мысли Иакова, встречается только в одном отрывке, где это слово едва ли могло быть понято буквально, ведь это означало бы, что во времена ранней Церкви убийство не было событием редким. “Желаете – и не имеете; убиваете и завидуете – и не можете достигнуть; препираетесь и враждуете – и не имеете, потому что не просите” [8]. Вся третья глава Послания Иакова написана под влиянием Иисуса, с употреблением его же слов, хотя они переданы и не в виде цитат. Когда Иаков говорит об языке, очевидна связь со сказанным у Матфея 5:22: “Им благословляем Бога и Отца, и им проклинаем человеков, сотворенных по подобию Божьему. Из тех же уст исходит благословение и проклятие” [9]. Заключив, что “плод же правды в мире сеется у тех, которые хранят мир” [10], Иоанн тут же переходит к противоположному: “Откуда у вас вражды и распри? не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших?” [11] И продолжает в стихе втором: “убиваете и завидуете”. Это – убийство в сердце, плод горьких потоков ядовитого источника.
Часть закона, которой Господь придавал особое значение в своем учении, касается злонамеренного лжесвидетельства [12]. Человек, давший ложное показание и осудивший невинного, сам должен получить такое наказание, какое он предназначал обвиненному им: “сделайте ему то, что он замышлял сделать брату своему... душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку...” Для установления вины необходимо, как минимум, два свидетеля, а это может повлечь за собой тайный сговор для совершения лжесвидетельства. Если бы такие показания были приняты и повлекли за собой смертную казнь, приведенную в исполнение, то эти “свидетели” были бы виновны в “косвенном убийстве”; если бы лжесвидетельство открылось, то замысел довести дело до смертной казни посчитался бы убийством, и ложные свидетели сами бы лишились жизни. Хотя этот пример не совсем соответствует сказанному Иисусом, потому что лжесвидетельство является явным поступком, с помощью которого суд может вынести приговор по спорному вопросу, но это – единственное место в законе, где наказание накладывается за то, что человек “думает сделать”, т. е. в большей степени за намерение, чем за действие. Здесь установлено, что даже человек “под законом” может быть признан виновным перед Богом за то, что таится в его сердце.
Войти в Царство означает оказаться в обществе Бога [13], а это будет возможно только для того, кто “приступил” к Богу уже в дни, когда он был смертен. В стихе 23 Иисус без возражений принимает путь сближения с Богом, предписанный тем временем: приход к жертвеннику и обряд жертвоприношения. Но еще со времен Каина и Авеля жертва была желанной или нет в зависимости от намерения, с которым она приносилась. Этот ритуал бесполезен, если он не является актом веры, а потому Бог предписывает быть послушным в соблюдении формы жертвоприношения. Предлагать Ему дар по собственному выбору и способом, придуманным самим человеком, означает неспособность признания величия Бога, а потому это не вера, а самонадеянность, не покорность Богу, а самоутверждение. Такие рассуждения и действия делают Бога вторичным по отношению к нашим мыслям о Нем, а потому – менее реальным, чем мы сами. Без веры нравственно невозможно выполнять завет поклоняться Господу Богу и Ему одному служить.
Этот принцип Иисус переносит на новую почву. Вера в Бога – это вера в Его личность, а Он есть любовь, если же эта вера не вдохновляет самого поклоняющегося, то она мертва. Поклонение “в духе и истине” означает, что верующий постепенно становится все больше подобен Тому, Кому он поклоняется, без отражения же Божественного разума такое поклонение не духовно и не истинно. Условие, делающее такое обращение к Богу желанным Ему, заключается не только в отношении человека к Нему Самому, но и к людям. Только “чистые сердцем... Бога узрят”, и никто не может к Нему “приступить” с убийством в сердце. “Жертва нечестивых – мерзость, особенно, когда с лукавством приносят ее” [14]. Поэтому стихи 23-24 возникают как вывод из предыдущих строк и связаны с ними словами: “итак, если...”
Человек пришел к Храму со своим приношением, пересек двор язычников и женскую площадку, поднялся по ступеням и, пройдя через Никаноровы ворота, оказался во дворе для израильтян. Для такого случая был выбран агнец без пороков, убит, и осталось только разрубить его, чтобы принести в жертву всесожжения, но перед помещением его на жертвенник происходит неожиданная заминка: поклоняющийся просит разрешения оставить все в таком виде, пока он отлучится по делу и вернется.
Мы можем представить изумленные взгляды священников. Только религиозные обязанности или что-то сверхнеотложное могли бы оправдать такие неформальные действия. Пренебрег ли приносящий жертву какими-то требованиями к обряду? Талмуд гласит: “Если человек находится в месте совершения пасхального жертвоприношения и вспоминает, что что-то квасное осталось в его доме, пусть он вернется домой и вынесет это, а затем возвратится для завершения Пасхи”. Иисус же распространяет этот принцип на “закваску порока и лукавства”. Тот человек, о котором мы говорим, в последний момент вспомнил об обиде, нанесенной им кому-то. Она должна быть улажена прежде, чем он вступит в общение с Богом. Гораздо лучше было бы вспомнить об этом раньше и не нарушать порядок службы в Храме, но такой чрезвычайный пример Иисус привел для того, чтобы урок запечатлелся в сознании: таков метод Иисуса. “Да испытывает себя человек, и таким образом пусть ест...”, чтобы не есть и не пить “осуждения себе” [15].
Еще один пример под рубрикой закона об убийстве открывает широкий взгляд на положение человека перед лицом Бога.
Примечания к главе 3.3

1. Второзаконие 30:14
2. Исход 20:13; Второзаконие 5:17
3. Исход 21:12
4. Псалтирь 13:1; 1-я Царств 25:25
5. Матфей 23:17,19
6. Матфей 7:26
7. Притчи 18:21
8. Иаков 4:2
9. Иаков 3:9-10
10. Иаков 3:18
11. Иаков 4:1
12. Второзаконие 19:15-21
13. Матфей 5:8
14. Притчи 21:27
15. 1-е Коринфянам 11:28-29