28. Основа жизни (Матфей 6:11-12, 14-15)

Хлеб наш насущный дай нам на сей день;
И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим...
Ибо, если вы будете прощать людям согрешения их,
то простит и вам Отец ваш Небесный;
А если не будете прощать людям согрешения их,
то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших.

Первое из молений, имеющих более прямое отношение к нам, признает наши физические потребности в качестве основы духовной жизни. В шеоле (еврейское слово, переводимое как “могила, гроб”), где нет “памятования” о Боге и никто не “славит Его” [1], никаких с Ним отношений определенно не может быть; там же, где нет жизни, не может быть и никакого роста. Поэтому молитва признает зависимость от Бога самих основ нашего существования, являющихся фундаментом нашего сознания, веры, любви и надежды, и, следовательно, возможности развития личности, подходящей для Царства Божьего.
Такая простая точка зрения не всегда была признана из-за великого лингвистического спора, начало которому дала Молитва Господа, вращающегося на протяжении многих веков вокруг слова, переведенного как “насущный” [2]. Означает ли это выражение “сегодняшний хлеб”, “хлеб на грядущий день”, “хлеб для пропитания”, “необходимый хлеб” или “постоянный хлеб”? Или было бы правильнее вынести это понятие за пределы материальной сферы и понимать его как “духовную пищу”, “пищу для вечной жизни”? Не сюрприз то, что последний из названных взглядов должен был найти множество защитников среди тех, кто отталкивается от постулата бессмертия души; но тот факт, что человек – это созданная из “праха земного” “душа живая”, возвращающаяся в прах, уже сам дает правильную основу для понимания этой мольбы.
Трудность состоит в том, что слово “насущный” встречается только дважды в записях Молитвы Господа и нигде больше в греческой литературе. Ориген в III веке считал, что слово это придумано апостолами. Считалось, что Ориген должен был знать свой собственный язык лучше кого-либо другого, поэтому его утверждение большинством было принято; комментаторам даже не пришло на ум, что Ориген мог быть чересчур академичен, чтобы знать рыночный греческий язык.
В последние годы, однако, было изучено много фрагментов папирусов из Египта, показывающих, каким был разговорный греческий язык около первого века нашей эры: народный язык сильно изменил классический греческий более раннего времени, и употреблялся всеми различными народами Римской Империи. Адольф Дайсман написал о находке слов “та эпиоузиа” в папирусе из Фэйоума, описанном им как “остатки книги домоправителя”. Это выражение, по его словам, перекликается с латинским словом “diaria”, которое встретилось в подобном перечне домашнего реквизита из настенной надписи в Помпеях. “Оба слова, вероятно, обозначают количество ежедневной пищи рабов, солдат и работников, видимо, выдаваемой на день вперед”. На основании этого исследования Дайсман говорит: “Точный смысл Молитвы Господа таков: “Дай нам сегодня дневное количество пищи на завтра” [3]. Замечательная параллель этой идее (хотя и не формулировке) есть в Луке 12:42: “Кто верный и благоразумный домоправитель, которого господин поставил над слугами раздавать им в свое время меру хлеба?” Именно о такой “раздаче в свое время” просит член Семьи Божьей в Молитве. Мы просим спасти нас не только от голода, но и от постоянной неопределенности и незнания, откуда поступит к нам следующая еда, ведь в этом состоянии выше человеческих сил сохранять спокойствие, и мы не решаемся напрягать нашу плоть, зная, что мы слишком слабы. С другой же стороны, мы не можем молить о безопасности на будущее или обеспечении нас богатством, тогда как нам достаточно Его милости. Мы просим только о дне грядущем.
Может ли, однако, тот, кому случилось обладать материальным имуществом, присоединиться к другим в этой молитве? Да, во-первых, потому что все равны, как братья, перед Господом, молясь не только за себя, но и за других. Во-вторых, горе тому, кто забывает, что богатый и бедный одинаково зависят от Бога в своих насущных потребностях. Благосостояние – это, в значительной степени, общественная выдумка, ведь поворот на фондовом рынке, или падение денежного курса, или марксистская революция, – и богатство исчезнет в один день. Бомбовый удар – и самое прочное имущество может быть разрушено. Современное богатство не меньше, а больше уязвимо, чем его древние формы, которые страдали от постепенного разъедание “молью и ржавчиной”. “Вы, которые не знаете, что (случится) завтра”, – не приобрели ли эти слова Иакова новую остроту для нас после двух мировых войн? Потому, богатый человек имеет такую же потребность просить, что и бедный; и может он просить о “мере хлеба” только “в свое время” как домашний работник. Все, что он имеет свыше этого, является дополнительным доверием Бога к нему для того, чтобы он использовал это, проявляя любовь к Богу и своим ближним.
От самой первой жизненной потребности Молитва переходит к основной необходимости духовной жизни: “И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим”. Люди не могут жить перед лицом Бога без Его прощения, потому что без этого они не могут объединиться с Ним, а без такого союза они, в конце концов, не могут жить вообще. Однако Божье прощение не будет им дано, и они не смогут его искренно принять до тех пор, пока они сами не возжелают прощать в собственном сердечном раскаянии. Для Бога прощать тех, кто сам не прощает, было бы действием, не только противоречащим Его правде, – это было бы морально невозможно. Дух непрощения – примета непокорного сердца, не знающего своих нужд; такое сердце, подобно сильно обожженной глине, не будет позволять состраданию ни струиться наружу, ни проникать внутрь. Еще раз Молитва достигает самой сути человеческой природы, требуя от тех, кто будет ее повторять, смущения перед другими. Нам не нужно долго объяснять, что значит власть бренной плоти.
Слово “долги”, однако, раскрывает ход мыслей, указанный д-ром Тиртелем. Закон избавляет от уплаты долгов во имя Господа в конце каждого семилетия, когда каждый заимодавец, прощает долг ближнему своему и не взыскивает с него, ибо “провозглашено прощение ради Господа” [4]. Рабство также ограничивалось семилетним сроком, семь же таких семилетий приводили к юбилейному году с его провозглашением свободы и восстановлением для семей собственности на землю, которая была ими продана. Хозяйственная и социальная жизнь Израиля держалась на принципе, что вся земля, основа благосостояния, была дана людям Верховной властью, Богом, и удерживалась во владении, которое, из-за запрета на свободную продажу и ограничения срока аренды, было задумано для сохранения распределения земли по семьям. Периодическое прощение долгов было связано с этой замечательной системой землевладения. И то, и другое было частью единого хозяйства, которое, при условии правильного соблюдения закона, предотвращало социальные несправедливости, сохраняя богатство у многих; такое уникальное решение проблемы, которое до сих пор сбивает с толку лучшие умы человечества, было возможным только потому, что держалось на нравственном принципе: все, имеющееся у людей, – не их собственное, а Божье. Освещенная этой истиной, экономика Израиля была единственной в мире, сохранявшей среди своих основ принцип прощения.
Этот принцип Иисус переносит в сферу духовной жизни и иллюстрирует Притчей о Злом Рабе, где долг, который раб отказался простить был ничтожен, а долг, который был ему прощен – несметен. Здесь мы еще раз обращаемся к Кресту, как к высшему примеру, олицетворяющему смысл Молитвы, тому Кресту, с которого были произнесены слова: “Отче! прости им, ибо не знают, что делают”. И Петр – пылкий Петр – отражает эту мысль Господа в обращении к иудеям: “Впрочем я знаю, братья, что вы, как и начальники ваши, сделали это по неведению” [5].
Когда мы молимся, мы просим Бога оставить без внимания наши задолженности Ему, как в год прощения долгов, “в том смысле, что этот счет никогда больше не сможет быть представлен к оплате”; и мы просим об этом, зная не только величину долга, но и величие Божественного Кредитора. Два других слова использованы в качестве синонима этому и показывают природу нашего долга. Просьба – только одна, о которой Иисус говорит в контексте молитвы у Матфея, и там сказано о “проступках, грехах”. То же самое слово повторно использовано Павлом в послании к Римлянам 5:16 (“И дар не как суд за одного согрешившего” и т. д.), а также к Ефесянам 2:5 и к Колоссянам 2:13 в выражениях “мертвые по преступлениям” и “мертвые во грехах”. В Молитве, как она изложена у Луки, просьба звучит так: “И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему”. Долги, проступки, грехи, – все эти слова, следовательно, описывают, в каких отношениях с Богом пребывает человеческая природа, и от чего нам следует освободиться. Кроме того, те, кто молится этими словами, приходят к Богу не как непреобразованные грешники. Получив в дар великое прощение, с принятием имени Христа, они, из-за неустойчивости человеческой природы, все еще нуждаются в прощении их недостатков и впредь; однако, этого они могут просить как люди перерожденные, знающие и признающие Божий закон, закон “избавления Господнего”.
В то же время, Божье спасение – это не просто избавление от старых ошибок. Если бы это было так, молитва была бы аморальной, носила бы характер заклинания с целью принести какой-то магический результат; нам же следует быть постоянно осторожными по отношению к языческим понятиям, могущим снизить ее до этого уровня. Покаяние – это осознание необходимости изменений внутри себя и Божественной любви, которая и может совершить это. Просить прощения означает обнажить себя для очищающего огня Божественной милости, который может сжечь все ненужное. Псалмопевец полагается на эту силу, когда после молитвы об очищении от греха, пишет: “Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отвергни меня от лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними от меня” [6]. Бог привязывает нас близко к Себе из-за нашей исключительной слабости: мы очень нуждаемся, завися от Его милости, в сообществе с Ним. С помощью покаяния и обновленных усилий мы растем в милости, но необходимое условие этого роста – Его прощение. Фарисейский образ мыслей, не знающий необходимости в прощении, не имеет и нужды в Боге; поэтому они отрезаны от самого источника жизни и мертвы, хотя еще живут. Бог очищает сердца раскаянием, и, если молитва не просит прямо об их чистоте, то потому, что мысль псалмопевца заключена в просьбе: “Прости...”
Молитва о прощении требует понимания образа мыслей Того, Кто прощает. Когда мы отдаем себя в милость Божью, наша гордость, самонадеянность, напористость разбивается об Его знание нашей нужды и сострадание по отношению к тому, кто боится Его; не создадим ли мы вновь эти тернистые преграды, когда повернемся к нашим братьям? Или мы передадим им хоть слабый отсвет Его милости и сострадания? Сказано, что “христианская доктрина прощения настолько действенна и настолько трудна, что, когда имеется действительная и глубокая обида, которую нужно простить, только живущие в Духе, в союзе с Крестом, могут основывать на ней свои действия” [7].
Примечания к главе 4.6

1. Псалтирь 6:6
2. “эпиоузиос” (по-гречески)
3. A. Deissmann, “The N. Т. in the Light of Modern Research”, стр. 84-86
4. Второзаконие 15:2
5. Лука 23:24; Деяния 3:17
6. Псалтирь 50:12-13
7. Evelyn Underhill