Перед Каиафой (Мф 26:57-75; Мк 14:53-72; Лк 22:54-71)

Учиненный над Иисусом допрос фактически таковым не являлся. Это было узаконенное убийство. Суд был лишь видимостью и проходил со многими трудностями, и обвинители напрасно теряли время. Арест Иисуса был незаконным: только свидетелям добровольцам было позволено приводить злодея на синедрион. Незаконным было даже время допроса: уголовные преступления нельзя было рассматривать после захода солнца. Перекрёстные допросы и уловки судьи ни к чему не привели. Иисуса следовало немедленно оправдать, поскольку все показания свидетелей были ложными.
Но Иисус был арестован тайно; Его допрашивали враги, а все свидетели были подкуплены. Время шло, и они поспешно искали подходящее обвинение, которое могло бы удовлетворить Пилата и позволить ему вынести смертный приговор. Обвинение нужно было предъявить, пока толпы поклонников не поняли, что произошло. Та ночь была преисполнена злом — злом целенаправленным и непреодолимым. Это был их час и власть тьмы.
Сначала они повели Его к Анне. Тесть Каиафы был сказочно богат; храмовые пожертвования обильной рекой текли в его карман. Они не только содействовали его личному обогащению и позволяли жить в роскоши, но также обеспечивали безопасность и покровительство со стороны высокопоставленных римлян. Несмотря на то, что Анна уже не был номинальным первосвященником, он по-прежнему сохранял свой титул, равно как и пятеро его сыновей, и по-прежнему был общепризнанным главой синедриона и соответственно, всего народа. Анна, конечно же, желал встретиться с человеком, который посягнул на его должность и привилегии. Он также хотел помочь Каиафе собрать как можно больше верных ему членов синедриона.
Анна ничего не добился от своего узника. Он спросил Иисуса о Его учении и об учениках, замышляя причинить им зло. Но Иисус кротко направил его к тем, кто слышал Его слова. "Я говорил явно миру; Я всегда учил в синагоге и в храме... Что спрашиваешь Меня? спроси слышавших, что Я говорил".
Грубая рука стражника храма впервые ударила Его по щеке. Это был первый из многих ударов, которые изуродовали благородное лицо Господа. Иисус обернулся к служителю: "Если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьёшь Меня".
Тем временем двое учеников пришли в себя после малодушного бегства из сада. Пётр вспомнил о своей преданности, а Иоанн — о своей любви. Они стояли вместе, издали наблюдая за группой людей, шедшей при свете факелов. Держась от них на расстоянии, они последовали за ними по каменистой долине Кедрона, осенённой тенями городских стен. Их путь проходил от частного дома у купальни Силоам до Верхнего города. Они остановились у ворот дворца. Иоанна здесь знали, и посему они могли чувствовать себя в безопасности. Одно тихое слово, сказанное служанке на ухо, и Пётр оказался во дворе. Здесь они разделились. Иоанн нашёл место, где стражники держали Господа, и стал неподалеку от Него, а Пётр смешался со слугами и воинами во дворе. Несмотря на то, что было далеко за полночь, во дворце в ту ночь никто не спал.

На улице было холодно, и воины разожгли костёр, чтобы согреться. В сердце Петра было ещё холоднее. Он находился посреди врагов, а Его Господь был связан и содержался где-то в этом большом здании. Он ничего не мог сделать, чтобы Ему помочь. Люди подозрительно на него посматривали: впустившая его служанка внимательно вглядывалась в его бородатое лицо. Пётр пытался изобразить равнодушие, но он был плохим актёром. Он никогда ещё не был в подобной ситуации и поэтому сильно нервничал, да и всё происходящее казалось ему нереальным. Последние ужасные часы давали о себе знать. Он страшно устал, однако теперь ему было не до сна. От всех этих переживаний он готов был сойти с ума.
На него с любопытством смотрела стоявшая рядом служанка. Он вздрогнул от её голоса: "И ты был с Иисусом Назарянином". Симон взглянул на неё и на обращённые к нему вопрошавшие лица присутствующих, в которых отражалось пламя костра. Он страшно испугался и бессвязно забормотал: "Не знаю и не понимаю, что ты говоришь". И тут где-то пропел петух. Это было предупреждение Симону, но Он уже отошёл в тень и ничего не слышал.
Начинался рассвет, положивший начало тому роковому утру в Иерусалиме, когда Каиафа, наконец, собрал большинство членов синедриона. По-прежнему крепко связанный Иисус был приведён на собрание и допрос начался. Его целью была попытка найти подходящее обвинение, с которым Иисуса можно было препроводить к Пилату для подтверждения смертного приговора.

Процедура началась с опроса лжесвидетелей, которые давали показания против Иисуса. Но они были настолько плохо подготовлены, что запинались и не могли сформулировать обвинения. Этому способствовало полное молчание и непоколебимое достоинство Христа. Глядя на Него, многие члены синедриона чувствовали, что это Он их судит, а не они Его. Вперёд вышли два свидетеля, которые вспомнили (или же им напомнили) слова Иисуса, сказанные Им три года назад: "Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его". Это свидетельство вполне могло быть использовано для вынесения смертного приговора. Как святотатство, так и колдовство были серьёзными преступлениями. Однако Каиафе нужно было больше, поскольку Пилата подобные обвинения не устраивали. Нужно было найти более обоснованное обвинение, чем это. Время шло, а все их попытки были безрезультатными; через несколько часов пасхальные паломники наводнят улицы и столпятся во дворе храма в поисках пророка из Галилеи. Первосвященник лицом к лицу столкнулся с возможностью упустить своего узника. Натянутая обстановка была облагорожена молчанием и отрешенностью человека, ставшего причиной возникшего смятения. Это было противостояние характеров. Израильский первосвященник Каиафа остро ощущал натянутость обстановки. Внезапно он обернулся к Иисусу: "Что же ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? "Но Иисус полностью контролировал ситуацию и продолжал хранить молчание. Напряжение нарастало.
И тогда уже отчаявшийся Каиафа нашёл выход из положения, если бы он нашёл его раньше, то избавился бы от унижений. Это было незаконно, но что такое было одно незаконное деяние на фоне других грубых нарушений! Он встал и, глядя Иисусу в глаза, поднял правую руку: его голос громко раздался на весь внезапно замерший двор: "Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, сын Божий?"

Прежде чем заговорить, Иисус хорошо взвесил последствия брошенного Ему вызова. Он знал, что расстроит планы своих врагов, если будет и далее хранить молчание, но теперь Он уже не мог молчать. Его слова были такими же величественными, как и прежнее молчание.
"Ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных".
Допрос был закончен. Напряжение спало. Торжествуя победу, Каиафа не выказал никаких эмоций. Он строго посмотрел на Иисуса и сказал, раздирая свои одежды: "Он богохульствует! на что нам ещё свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его!" И они ответили, так как он и рассчитывал: "Повинен смерти".
После вынесения приговора Каиафа закрыл заседание. Теперь у него было оружие, с помощью которого он мог сделать смертный приговор выполнимым. Он уже тщательно обдумывал, как преподнести это дело Пилату. Оно было настолько необычным, что Пилат мог оказаться в самой отчаянной ситуации, с чем ему ещё не доводилось сталкиваться за всё время его компромиссных заигрываний с иудейскими старейшинами. Израильский Мессия был царём, а царь страны, оккупированной римлянами, мог представлять угрозу Кесарю. Игнорирование этой угрозы было бы предательством со стороны Пилата. Каиафа понимал, что у него есть все основания быть довольным. После закрытия заседания синедриона Иисуса вывели во двор, где Пётр томился в ожидании, и привели его к воинам, которые подвергли Его насмешкам и издевательствам. Через наиболее тяжкое духовное испытание Господь прошёл ещё в саду, а ныне Ему предстояли испытания физические. Мы содрогаемся от тех унижений, кои Ему пришлось испытать. Наши души приходят в негодование, когда мы видим Иисуса в крови и в слюне. И мы желаем навсегда отделить себя от тех людей с животными инстинктами, которые насмехались над Господом и избивали Его, прежде заковав в цепи. Но время от времени мы должны находить в себе смелость и открыто смотреть на эту сцену, ибо она поведает нам о Его любви и покажет, что человеческая жестокость вновь может подвергнуть Его позору.

Пётр по-прежнему находился во дворце. С жалким видом он стоял возле одной из колонн, одоленный нерешительностью, страхом и усталостью. Неподалеку одна из служанок беседовала с группой людей: они говорили о волнующих событиях этой ночи, о беспрецедентном созыве синедриона в столь ранний час и о возможных результатах допроса. Жалкий вид Петра был написан на его лице, и служанка поняла, в чём дело. "И этот, — сказала она, — был с Иисусом Назореем". Пётр дико оглянулся вокруг и встретился с её взглядом: "Я не знаю Его".
Каждая минута казалась вечностью; свидетели приходили и уходили. Пока ещё ничего не было известно о происходящем в палате заседаний — ничего, кроме сплетен и предположений. Мимо прошла группа людей, и среди них был родственник Малха. Он остановился перед Петром и внимательно его оглядел. Затем он сказал: "Не я ли видел тебя с ним в саду?" И тогда Пётр пал окончательно: "Не знаю, что ты говоришь". Но его выдало грубое северное произношение. "Точно и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя". Он начал клясться и божитqься, чтобы придать правдоподобие своему отречению. "Я не знаю Его, — кричал он вновь и вновь. И тут громко запел петух.
И тогда он увидел своего Господа.
Если бы Иисус гневно на него посмотрел, Пётр это ещё смог бы вынести. Но в Глазах Господа не было гнева, а только жалость и любовь. Ослеплённый душившими его слезами, он побежал прочь со дворца.