Учение Библии о сердце человека еще более непопулярно, чем учение о цели Бога на земле. Нам говорится, что человек оскверняется не пищей, принимаемой внутрь, а мыслями, исходящими из него; что от сердца исходят черные мысли, ведущие к злым делам; что человек, доверившийся сердцу – глупец; что сердце испорчено и греховно сверх всякой меры. И встают вопросы: кто объяснит нам наши ошибки? Кто знает сердце человека?
Ясно, что под сердцем здесь понимаются глубинные слои нашего сознания, о которых нам так мало известно. Человек – сложное существо. Даже чисто биологические факторы так тесно взаимосвязаны с сознательной деятельностью, что умные люди не берутся отделить одно от другого. Мы привычно считаем сердце вместилищем всех чувств и привязанности. В него втиснута та часть мыслительной деятельности, которая сама требует объяснения, т.е. очень глубинная. Ее влияние велико и необъяснимо.
В приложенном смысле слово ‘сердце’ многие мыслители используют для описания творческого процесса, а Библия говорит о его лживой сущности. Будучи предупрежденными, нам не трудно разобраться в приговорах грешникам, выносимых Писанием, или правильно проиллюстрировать ее мысль. Почти все войны и раздоры, позорящие человечество, возникли от плотских желаний, покрываемых желаниями сердца. Чем выше трибуна, с которой человек вещает, тем больше лжи вмещает его сердце и тем больше требуется ему маскировки. Гунны, круша европейские города, не нуждались в извинениях самим себе по поводу творимого. Христиане, творя то же самое, заботились и об имидже. Они так искусно привлекали различные версии превосходства белой расы, что самые кровавые злодеяния могли казаться священными. И за всем этим стояло сердце – обманчивое и греховное. То же можно сказать и о компромиссах в толкованиях Библии, которые так обесценили ее содержание.
Вполне возможно, что в глубине души читатель согласится со сделанным выводом, а какой-нибудь критик по поводу этих же строк скажет: “Все это верно, но работает против самого же автора. Он относится к людям, желающим удержать мир любой ценой, нежели обидеть братьев”.
Если такая оценка может быть признана верной, то автор, в самом деле, в большой мере заблуждается. Он всегда высоко отзывался о миротворческих усилиях уже обретших покой братьев, но не переоценивал их. Жизнь и так сопровождается бесконечными стычками с проявлением сатанизма: выражением жестокости в речах, готовностью к сарказму и полному отвержению тех, кто не в состоянии до конца постичь свои права и обязанности, диктуемые в Писании, соскальзыванием к нетерпению по отношению к колеблющимся принять “единственно защитное” положение – по убеждению критика, конечно.
Нельзя, разумеется, видеть в приведенных мнениях исключительно ошибки или, что вся борьба есть только отговорка сердца для покрытия ее миролюбивости любой ценой. Еще менее верно считать, что авторы, выражающие столь неприкрыто свое недопонимание, на самом деле миролюбивы, скорее это выражает их саркастическую и мстительную натуру – их слабость!
Нет, нам не следует принимать такую позицию. Существуют законы, которым подчиняется обманчивое поведение сердца и по одному из них наша борьба с диаволом, в конце концов, закончится успешно. Нельзя ожидать такой победы, не уразумев еще главных, самых выступающих пороков сердца.
Что понимается под миролюбием любой ценой? Здесь открывается необъятное поле вопросов, касающихся обманчивости ретивого. Человеку, желающему мира во что бы то ни стало, скорее всего, просто нечем заняться, если он так поспешно отбрасывает принципы ради мира. Нельзя считать его безукоризненное терпение и миролюбие результатом суровой самодисциплины. Невозможно ожидать, чтобы брат, не сумевший постичь важнейшие принципы Правды, был бы в состоянии управиться со сложнейшей задачей из всех известных: подчинить и взять под контроль диавольскую сущность нашего мышления. Такой результат доступен только праздному уму.
Вспомним теперь о том, кто в течение своего тридцатилетнего служения не ленился отдавать себя полностью тому, что он считал правильным. Подходит ли к нему определение “мир-во-что-бы-то-ни-стало”? Он мог понимать “долг” несколько иначе, чем мы, но наверняка он имел некоторые принципы, на алтарь которых положил бы жизнь, иначе как объяснить, что он пожертвовал столь многим в этой жизни?
На этот жестокий вопрос (а все мы люди и никто не гарантирован от промахов) есть предложение ответить так: человеку возможно иметь причину, чтобы потратить жизнь на неоплачиваемую работу невзирая на то, что движущей силой для всех “нормальных” людей являются престиж, известность и слава. Мы должны признать и то, что и наши труды частью обязаны перечисленным желаниям. Такие характеристики не отрицают возможности пожертвовать принципами ради мира, но не любой ценой! Такой человек болезненно реагирует на критику, радеет о своем престиже и просто не выносит людей, отвергающих его советы.
Правда такова, что все подвижные люди постоянно с чем-то борются. Противоречие вызывает новое противоречие, экстремизм отвечает на экстремизм, упрекающего упрекают. Если наш добрый совет отвергнут, то само собой приходит ожидание, что отвергнувший попадет-таки в беду, именно не послушав совета (!), а затем и удовлетворение от его страданий. Можно и не заострять внимание на этой бесовщине, но мы поступаем мудрее, посвящая ей время. Сердце легко может нас обмануть, наложив блеск набожности на свои уродливые гримасы. Люди могут отвергать обвинения в том, что они втайне ликуют при страданиях недруга, сознавая, что это их не украсит. Тем не менее, значительный элемент недоброжелательства всегда присутствует. Некоторые осознают факт воздействия нечистых помыслов и делают честные попытки освободиться от них. Другие отрицают это и утверждают, что они движимы исключительно чувством справедливости. Они иногда так далеко заходят в самооправдании – в мыслях и поступках, что сами становятся жертвой своей одержимости. Под воздействием противоречий мы можем начать считать людей безбожниками только потому, что они отвергли наш совет.
Нам надужно честно признать наличие опасности в излишнем стремлении к миролюбивости в деле служения Богу. И нужно добавить, что наиболее упорные поборники миролюбия имеют возможность отличиться в еще большем грехе. Если ему даже удастся избежать особо изощренного удара, то, тем не менее, он пострадает. Вместо того, чтобы следовать апостолу Павлу, он может лишь сравниться с Савлом из Тарса, но не имея савлова извинения. Писание предупреждает нас от обеих опасностей. Встречаются люди весьма нерадивые в Божьих делах, но похваляющиеся своим миролюбием. Есть и такие, что творят зло обеими руками, пребывая в уверенности, что “ревностно служат Богу”. В обоих случаях хитрое сердце хорошо маскируется “и так они улавливаются”.
Обманчивость сердца иногда так велика, что в этом видится фарс. Оно представляет такую смесь трагедии и комедии, что демоны хохочут, а святые плачут. Привычно воспринимаются решения судов, ведущие к разделению семей. А ведь юристы поклоняются тому же Богу, лелеют ту же надежду, придерживаются всех известных принципов морали, но, облачаясь в мантию судьи, отделяются от зала ледяной стеной безразличия.
Подобные ситуации часто встречаются. Как их можно объяснить? Суровый глава семейства, не желающий благодарить Бога за хлеб в присутствии родственников-безбожников, конечно, будет утверждать, что это дело принципа: ему крайне неприятно, но он не хочет возносить молитвы на виду у отступивших от церкви.
Если мы вновь обратимся к методу испытания идеи чем-то свободным от предрассудков и удаленным от желания поспорить, то результат можно ожидать достаточно верный. В качестве модели можно предложить апостола Павла. Мы читали, что он преломил хлеб и благодарил Бога в присутствии всей корабельной команды. Под словом “все” понимаются и сопровождавшие его солдаты – прирожденные убийцы, как это видно из контекста. Испытываем ли мы затруднение в истолковании действий Павла? Нет. Мы сознаем, что публичное благодарение Бога за хлеб никоим образом не ассоциирует его со зрителями. Нам часто случается поступать так же, когда встречаемся за обеденным столом с партнерами по бизнесу, даже если кто-то из них очень далек от религии. Почему же нельзя молиться в присутствии людей, всего лишь ошибавшихся в практическом приложении знаний, которых у них достаточно, чтобы выдержать любой экзамен для принятия крещения?
Другой пример, незначительное меньшинство исключается из экклесии за свое несогласие поддержать акцию против другой экклесии. Эти люди хотят встречаться вместе и просят выделить им какую-то мебель для этого (где есть и их доля), но суровый секретарь в письменном отказе формулирует: “Мебель была куплена для слуг Божьих, а не для отступников от Него”.
Легко понять разницу в оценке заслуг в обоих примерах может раздражать представителей большинства, но трудно оправдать обвинение в отступничестве от Бога. Еще непонятнее решение об отказе в оказании материальной помощи. Если любезный атеист-сосед попросил бы пару стульев на время, трудно представить, чтобы ему отказали под таким же предлогом.
Почему легкое отступление менее наказуемо, чем полное неприятие? Почему люди добрее к тому, с кем у них вообще ничего общего, и непомерно суровы к брату, оказавшемуся несговорчивым по одному вопросу? Отчего отказано в молитве за обеденным столом несколько заблудшим братьям и почему она произнесена в полной мере перед совершенными негодяями, чьи ошибки не поддаются исчислению? Ответы просты в своей суровости. Мы ничего не имеем против приятного соседа, ни одним словом нам не прекословящим, но полны негодования против разочаровавшего нас брата, которого к тому же приходится часто видеть, – чувства служат основой злоречия. Желание преувеличить его промах и представить это как дело принципа более похоже на ребячество. Этого следовало бы избегать. Желание дать сокрушительный ответ нашему оппоненту (я, как и все, тоже подвержен этому чувству) есть проявление старого принципа “око за око” на уровне мышления. Желание при этом уколоть подходящим местом из Писания равносильно удару по голове Библией.
Не стоит кичиться своей способностью отказаться от ответа ударом на удар применительно к уличной ссоре, где мы свободны от искушения. Мало кто избежал такого “испытания” в школьные годы. А после окончания школы вряд ли с кем было такое, чтобы, получив по физиономии, он тут же бы повернулся, подставив другую щеку – в прямом смысле сказанного. На уровне ментального удары были бесчисленны. Как же мы их выдержали? Если критик в процессе своих нападок совершает оплошность и “подставляется под удар”, разве мы не воспользуемся моментом, чтобы порадовать себя и друзей? Пытаемся ли? Сердце, лукавое сердце подскажет нам, как вывернуться и какую личину надеть. Мы нанесем удар и тут же убедим себя в необходимости его, как средстве служения. Зло, творимое под завесой таких оправданий, неизмеримо. Заповеди Христа так возвышаются над нами, что если мы один раз убедим себя в необходимости бороться такими средствами, то никому не избежать обвинений в ошибках. Есть, однако, такие, кто делают попытку “подставить другую щеку” на ментальном уровне. Они говорят, что чувство возмущенности есть следствие безнадежной черствости души у брата, и тут должно быть на страже внутреннее “я”. Если чувство не получает внешнего выражения, оно со временем уляжется. Как можно сердиться на таких же хрупких существ, какими мы сами являемся? Чувства человека на половину контролируются в зените его умственных достижений, а в момент борьбы он бывает очень далек от зенита. Только перед судным троном Христа откроются все тайны сердца. Тогда не станет больше чувства возмущения на личные обиды. Если Христос простит нам наши грехи, то нужно считать истинным наслаждением, если мы будем в состоянии простить нашим оппонентам, чье видение отличалось от нашего.